Неточные совпадения
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович
пошел тише, желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло человек десять, из магазина вышел коренастый человек, с бритым лицом под бобровой шапкой,
в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: «
В дантиста!» — выстрелил.
В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а,
стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней
в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее
пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая
стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге
в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Тогда я понял его.
Стрелки бросили ему укор
в том, что оставляемые им сигналы незаметны. Теперь он решил устроить такую преграду, чтобы они уперлись
в нее и остановились. Меня это очень рассмешило. Дерсу навалил на тропе множество бурелома, нарубил кустов, подрубил и согнул соседние деревья — словом, создал целую баррикаду. Завал этот подействовал. Натолкнувшись на него, Сабитов и Аринин осмотрелись и
пошли как следует.
Стрелки принялись таскать дрова, а солон
пошел в лес за сошками для палатки. Через минуту я увидел его бегущим назад. Отойдя от скалы шагов сто, он остановился и посмотрел наверх, потом отбежал еще немного и, возвратившись на бивак, что-то тревожно стал рассказывать Дерсу. Гольд тоже посмотрел на скалу, плюнул и бросил топор на землю.
Стрелок объяснил мне, что надо
идти по тропе до тех пор, пока справа я не увижу свет. Это и есть огонь Дерсу. Шагов триста я прошел
в указанном направлении и ничего не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман
в стороне действительно заметил отблеск костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились
в реку и
пошли по галечниковой отмели. Все были
в бодром настроении духа;
стрелки смеялись и толкали друг друга
в воду. Наконец
в 3 часа дня мы прошли теснины. Опасные места остались позади.
В 4 часа дня
пошел дождь. Мы спустились с хребта и, как только нашли
в ручье воду, тотчас стали биваком.
Стрелки принялись развьючивать мулов, а мы с Дерсу по обыкновению отправились на разведку. Я
пошел вверх, а он вниз по ключу.
Установив сигналы, мы отправились дальше
в уверенности, что
стрелки поймут наши знаки и
пойдут как следует.
Приехали мы
в Хабаровск 7 января вечером.
Стрелки пошли в свои роты, а я вместе с Дерсу отправился к себе на квартиру, где собрались близкие мне друзья.
Измокший и озябший, я возвратился
в фанзу и
послал Сабитова к Дерсу за дровами. Он возвратился и доложил, что Дерсу и Чжан Бао дров не дают. Зная, что Дерсу никогда ничего не делает зря, я
пошел вместе со
стрелками собирать дрова вверх по протоке.
Мул, которого взяли с собой Аринин и Сабитов, оказался с ленцой, вследствие чего
стрелки постоянно от нас отставали. Из-за этого мы с Дерсу должны были часто останавливаться и поджидать их. На одном из привалов мы условились с ними, что
в тех местах, где тропы будут разделяться, мы будем ставить сигналы. Они укажут им направление, которого надо держаться.
Стрелки остались поправлять седловку, а мы
пошли дальше.
В 4 часа дня мы стали высматривать место для бивака. Здесь река делала большой изгиб. Наш берег был пологий, а противоположный — обрывистый. Тут мы и остановились.
Стрелки принялись ставить палатки, а Дерсу взял котелок и
пошел за водой. Через минуту он возвратился, крайне недовольный.
Стрелки стали ставить палатки, а я с Дерсу
пошел на охоту
в надежде, не удастся ли где-нибудь подстрелить сохатого. Недалеко от бивака я увидел трех рябчиков. Они ходили по снегу и мало обращали на меня внимания. Я хотел было стрелять, но Дерсу остановил меня.
Возвращавшиеся с полевых работ
стрелки говорили, что видели на дороге какого-то человека с котомкой за плечами и с ружьем
в руках. Он
шел радостный, веселый и напевал песню. Судя по описаниям, это был Дерсу.
Я, Сунцай и Дерсу
шли впереди;
стрелки подвигались медленно. Сзади слышались их голоса.
В одном месте я остановился для того, чтобы осмотреть горные породы, выступающие из-под снега. Через несколько минут, догоняя своих приятелей, я увидел, что они
идут нагнувшись и что-то внимательно рассматривают у себя под ногами.
Путь по реке Квандагоу показался мне очень длинным. Раза два мы отдыхали, потом опять
шли в надежде, что вот-вот покажется море. Наконец лес начал редеть; тропа поднялась на невысокую сопку, и перед нами развернулась широкая и живописная долина реки Амагу со старообрядческой деревней по ту сторону реки. Мы покричали. Ребятишки подали нам лодку. Наше долгое отсутствие вызвало у Мерзлякова тревогу.
Стрелки хотели уже было
идти нам навстречу, но их отговорили староверы.
Уже две недели, как мы
шли по тайге. По тому, как
стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются
в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку
в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом,
стрелки в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
В это время
стрелки дошли до перекрестка дорог и, не зная, куда
идти, дали 2 выстрела.
Отсюда следовало
идти походным порядком
в Черниговку, где нас ожидали остальные
стрелки с конями.
—
Пошли вон! — прогоняли
стрелки собак из палатки. Собаки вышли, немного посидели у огня, а затем снова полезли к людям. Леший примостился
в ногах у Туртыгина, а Альпа легла на мое место.
Снимание шкуры с убитого животного отняло у нас более часа. Когда мы тронулись
в обратный путь, были уже глубокие сумерки. Мы
шли долго и наконец увидели огни бивака. Скоро между деревьями можно было различить силуэты людей. Они двигались и часто заслоняли собой огонь. На биваке собаки встретили нас дружным лаем.
Стрелки окружили пантеру, рассматривали ее и вслух высказывали свои суждения. Разговоры затянулись до самой ночи.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось пить, но нигде не было воды. Спускаться
в долину было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и
идти дальше.
Стрелки растянулись
в тени скал и скоро уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось на небе и заглянуло за камни. Я проснулся и посмотрел на часы. Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего, оставалось запастись терпением.
Дерсу попрощался со
стрелками, затем кивнул мне головой и
пошел в кусты налево.
Дерсу советовал крепче ставить палатки и, главное, приготовить как можно больше дров не только на ночь, но и на весь завтрашний день. Я не стал с ним больше спорить и
пошел в лес за дровами. Через 2 часа начало смеркаться.
Стрелки натаскали много дров, казалось, больше чем нужно, но гольд не унимался, и я слышал, как он говорил китайцам...
В сумерки
пошел крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После ужина
стрелки легли спать, а мы с Дерсу долго еще сидели у огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев на Ното, рассказывал о том, как они его обидели — отобрали меха и ничего не заплатили.
Стрелки шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до участка, носящего странное название Паровози. Откуда произошло это название, так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэгейцев Сарл Кимунка со своей семьей, состоящей из 7 мужчин и 4 женщин.
В 1901 году он с сотрудником Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по Иману до Сихотэ-Алиня.
В награду за это ему был отведен хуторской участок.
Когда мы вернулись
в фанзу, отряд наш был уже готов к выступлению.
Стрелки и казаки позавтракали, согрели чай и ожидали нашего возвращения. Закусив немного, я велел им седлать коней, а сам вместе с Дерсу
пошел вперед по тропинке.
После чая
стрелки начали вьючить коней. Дерсу тоже стал собираться. Он надел свою котомку, взял
в руки сошки и берданку. Через несколько минут отряд наш тронулся
в путь. Дерсу
пошел с нами.
Лошади уже отабунились, они не лягались и не кусали друг друга.
В поводу надо было вести только первого коня, а прочие
шли следом сами. Каждый из
стрелков по очереди
шел сзади и подгонял тех лошадей, которые сворачивали
в сторону или отставали.
Труден был маневр, на целые недели надобно было растянуть этот поворот налево кругом и повертываться так медленно, так ровно, как часовая
стрелка: смотрите на нее, как хотите, внимательно, не увидите, что она поворачивается, а она себе исподтишка делает свое дело,
идет в сторону от прежнего своего положения.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и ни о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «
Слава Отцу», потом вспомнит, как протодьякон
в Успенском соборе,
в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет
в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит на часы и обругает
стрелку.
Когда тетерев токует, то подходить смелее, но как скоро перестанет бормотать, то надобно или остановиться, или
идти только
в таком случае, когда толщина древесного пня совершенно закрывает
стрелка.
В это время подошла лодка, и мы принялись разгружать ее. Затем
стрелки и казаки начали устраивать бивак, ставить палатки и разделывать зверей, а я
пошел экскурсировать по окрестностям. Солнце уже готовилось уйти на покой. День близился к концу и до сумерек уже недалеко. По обе стороны речки было множество лосиных следов, больших и малых, из чего я заключил, что животные эти приходили сюда и
в одиночку, и по несколько голов сразу.
Два
стрелка вылезли из лодки через борт и
пошли прямо по воде; потом они подтащили лодку на руках, отчего вся вода
в ней сбежала на корму.
Ветер свистит, весь воздух туго набит чем-то невидимым до самого верху. Мне трудно дышать, трудно
идти — и трудно, медленно, не останавливаясь ни на секунду, — ползет
стрелка на часах аккумуляторной башни там,
в конце проспекта. Башенный шпиц —
в тучах — тусклый, синий и глухо воет: сосет электричество. Воют трубы Музыкального Завода.
Перестрелка стала утихать, наши
стрелки побежали
в кусты; мимоходом захватили человек пять отсталых неприятелей и, добежав до морского берега, увидели две лодки, которые
шли назад,
в Данциг, и были уже вне наших выстрелов.
—
Слава богу! насилу-то и мы будем атаковать. А то, поверишь ли, как надоело! Toujours sur la défensive [Всегда
в обороне (франц.)] — тоска, да и только. Ого!.. кажется, приказание уж исполняется?.. Видишь, как подбавляют у нас
стрелков?.. Черт возьми! да это батальный огонь, а не перестрелка. Что ж это французы не усиливают своей цепи?.. Смотри, смотри!.. их сбили… они бегут… вон уж наши на той стороне… Ай да молодцы!
Лаевский
пошел к Шешковскому, рассказал ему обо всем и пригласил его
в секунданты; потом оба они отправились к начальнику почтово-телеграфной конторы, пригласили и его
в секунданты и остались у него обедать. За обедом много шутили и смеялись; Лаевский подтрунивал над тем, что он почти совсем не умеет стрелять, и называл себя королевским
стрелком и Вильгельмом Теллем.
Идти было трудно: густые, часто колючие кусты разрослись густо, и нужно было обходить их или пробираться через них. Шедшие впереди
стрелки уже рассыпались цепью и изредка тихо перекликались между собою, чтобы не разойтись. Мы пока держались всей ротой вместе. Глубокое молчание царило
в лесу.
Гораздо больше, чем войной, мы занимались своими семейными — полковыми, батальонными и ротными — делами.
В нашей роте все было тихо и спокойно; у
стрелков дела
шли хуже и хуже. Венцель не унимался; скрытое негодование росло, и после одного случая, которого и теперь, через пять лет, я не могу вспомнить без тяжелого волнения, дошло до настоящей ненависти.
Отсюда роты развели
в разные стороны, чтобы охватить турок с флангов; нашу роту оставили
в резерве
в овраге.
Стрелки должны были
идти прямо и, пройдя через кусты, ворваться
в деревню. Турецкие выстрелы трещали по-прежнему часто, без умолку, но гораздо громче.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм
в широком поле;
Море синее кругом,
Дуб зеленый над холмом.
Сын подумал: добрый ужин
Был бы нам, однако, нужен.
Ломит он у дуба сук
И
в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И
пошел на край долины
У моря искать дичины.
(
В гостиную справа входит Пётр, садится
в кресло, закрыв глаза и закинув голову. Иван смотрит на часы, открывает дверцу, переводит
стрелку. Часы бьют восемь. Пётр открывает глаза, оглядывается. Иван, насвистывая «Боже царя храни», стоит посреди столовой, хмурый и озабоченный. Пётр решительно
идёт к отцу.)
Вот
идёт гармонист Кисляков. Он
в плисовой безрукавке,
в красной шёлковой рубашке,
в шароварах, заправленных
в щегольские сапоги. Подмышкой у него гармоника
в зелёном мешке, чёрненькие усики закручены
в стрелки, картуз ухарски надет набекрень, и всё лицо сияет удалью и весельем. Орлов любит его за удальство, за игру, за весёлый характер и завидует его лёгкой, беззаботной жизни.
По небу ползли тяжелые черные тучи:
в горах
шел снег. От фанзы Кивета поднималась кверху беловатая струйка дыма. Там кто-то рубил дрова, и звук топора звонко доносился на эту сторону реки. Когда мы подошли к дому,
стрелки обступили Глеголу. Он начал им рассказывать, как все случилось, а я
пошел прямо к себе, разделся и сел за работу.
Мы остановились
в недоумении. Куда итти? Держаться ли намывной полосы прибоя или следовать за тропою?
В это время подошел Вандага и сказал, что надо итти по тропе, потому что здесь ходят люди. Мы послушались его совета и, нимало не смутясь, стали карабкаться на кручу. Тропа
шла зигзагами, но, несмотря на то, что проложена она была весьма искусно, все же подъем на гору был длинный и утомительный. Мы с орочем взобрались на вершину прибрежного хребта, а шедшие со мной
стрелки немного отстали.
От него
пошла большая волна, которая окатила меня с головой и промочила одежду. Это оказался огромный сивуч (морской лев). Он спал на камне, но, разбуженный приближением людей, бросился
в воду.
В это время я почувствовал под ногами ровное дно и быстро
пошел к берегу. Тело горело, но мокрая одежда смерзлась
в комок и не расправлялась. Я дрожал, как
в лихорадке, и слышал
в темноте, как
стрелки щелкали зубами.
В это время Ноздрин оступился и упал. Руками он нащупал на земле сухой мелкий плавник.
С той стороны, куда
пошел на охоту Марунич, неслась испуганная козуля; ничего не видя перед собой, она вплотную набежала на
стрелков около фанзы. Испугавшись еще более, козуля бросилась к реке с намерением перебраться на другую сторону, но на беду попала на гладкий лед, поскользнулась и упала. Она силилась встать, но копытца ее скользили, ноги разъезжались
в разные стороны, и она падала то на один бок, то на другой.
Был прохладный осенний день. Вверху между остроконечными хвойными вершинами виднелось безоблачное голубое небо. Солнце
посылало ослепительные лучи свои и как будто хотело воскресить растительность на земле.
В лесу стояла такая глубокая тишина, что всякий шум, производимый человеком, казался святотатством. Я окликнул
стрелков, но эхо тотчас вернуло мой возглас обратно.
Последние дни мы как-то плохо питались. Утром пустая каша,
в полдень чай с сухарем, вечером опять каша.
Стрелки стосковались по мясу. Поэтому, заметив на снегу кое-какие следы, мы нарочно пораньше все встали, чтобы
пойти на охоту.